Глава седьмая

На лавочке возле подъезда сидел Яков Шкиба, и был он неузнаваем. Трезвый, чисто выбритый, с иголочки одетый, вплоть до белоснежного кашне, повисшего на жилистом кадыке. Покровительственно улыбался.

— Садись, Саня, покурим. Сейчас дядя Ваня пивка принесет.

В изумлении я пробормотал:

— Катя, познакомься. Это мой сосед Яков Терентьевич, заслуженный артист оперетты.

Катя изобразила книксен, а Яша, приподнявшись, галантно поцеловал ей руку. Смерил взглядом, как стрелок близкую мишень.

— Кажется, мы где-то встречались?

— Мне тоже так кажется, — бесстрашно ответила Катя.

Опустив сумки, мы присели на скамейку. Принюхавшись, я не почувствовал даже намека на привычный сивушный запах. Яша самодовольно ухмылялся.

— Кстати, Санечка, вроде бы за мной небольшой должок?

— Ну что ты, Яша, такие мелочи…

— Нет, почему же. Задолжал — плати. Для порядочного человека это закон. Так сколько?

— Не помню. Тысяч восемь — десять.

Шкиба выудил из кармана фирменного пиджака пухлый кожаный бумажник и протянул пятидесятитысячную купюру.

— У меня же нет сдачи.

— Ничего, останется за тобой, — благодушно махнул рукой.

Поверженный, я лишь спросил:

— Откройся, дружище, какое чудо с тобой произошло?

Чуда не было. По наводке старого товарища Яков Терентьевич получил ангажемент в ночном клубе «Русский Манхэттен». Репертуар — весь Буба Касторский, но с поправкой на текущий момент. Успех — сокрушительный. За один вечер, если повезет, можно заколотить до пятисот зеленых. Правда, одно условие — не пить.

— Сколько выдержу — не знаю, — признался Яша, — но талант зарывать в землю — преступно. Не правда ли, Катенька?

Катя, прижавшаяся к моему боку, пискнула:

— Ой, еще бы!

Я боялся спугнуть удачу: буря миновала, я дома, и Катенька на глазах хорошела, восстанавливалась, можно надеяться, через девять месяцев будет опять как молодая буйволица. Пришкондыбал дядя Ваня с полной сумкой пива. На мой молчаливый вопрос Яша невозмутимо ответил:

— Пиво можно. Оно на меня не действует, а кураж дает.

Дядя Ваня, увидев меня, обрадовался:

— Тю-ю! Я думал, ты навовсе съехал. К тебе же который день менты ходят.

Сразу мое счастливое настроение отрубилось.

— Зачем?

— Может, недовольны, что ты Яшу вызволил? Помнишь?

Ясный вечер померк, и мы с Катей поплелись домой. Вдогонку Яша браво гаркнул:

— Не боись, Саня! Мне теперь никакие менты не страшны. У меня крыша!

Дома не успели освоиться — звонок в дверь. Глянул в глазок — точно, милицейский капитан и сержант. Будки сизые, оба незнакомые. Я открыл.

— Гражданин Каменков?

— Ага.

— Позвольте-ка войти? — Фразу капитан договорил уже в квартире, отстранив меня локтем. Сержант вперся следом, тучный, громоздкий, как передвигающаяся скала.

— Кто еще в квартире?

Катя плескалась в ванной: оттуда доносился шум льющейся воды.

— Знакомая… Вы, собственно, по какому вопросу, капитан?

Не отвечая, он прошел на кухню, увидел телефон. Снял трубку и набрал номер. Сержант топтался у входной двери, застенчиво улыбаясь.

— Прибыл, — сказал капитан в трубку. — Да, да, ждем вас… Нет, не убежит.

Я уже сообразил, что начинается очередное действие кошмара, но душа отказывалась верить. Капитан по-свойски расположился за кухонным столом, жестом пригласив меня тоже присаживаться.

— Эх, Александр Леонидович, похоже, наломали вы дров. Большие персоны вами заинтересовались.

— Что за персоны?

— Скоро узнаете… Хорошая квартирка. Мне бы такую. Но, как говорится, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Высота два пятьдесят?

— Два семьдесят пять.

Лицо у капитана было простецкое, располагающее к себе, почти как у Пал Палыча, знаменитого сыщика из древнего милицейского сериала.

В ванной Катя выключила воду.

— Хочу попросить вас, капитан. Моя знакомая, ну, то есть правильнее сказать, супруга недавно перенесла тяжелое нервное потрясение. Ей нельзя волноваться. Не могли бы мы подъехать к вам в отделение? Там все и выясним.

— Никак не возможно, — огорчился капитан. — Велено здесь ждать. Да вы не переживайте, может, все обойдется.

Катя появилась из ванной, закутанная в мой халат. Милиционеров она не испугалась, по старинке полагала, что милиционер — друг человека. Прощебетала:

— Ой, у нас гости, а я в таком виде, — и шмыгнула в комнату.

— Разрешите, я ее уложу? — обратился я к капитану.

— Разрешаю, — ухмыльнулся тот довольно скабрезно.

Катеньке я объяснил, что милиционеры пришли ненадолго, проверяют паспортный режим и скоро уйдут.

— Ты подреми пока немного, ладно? Потом поужинаем.

Послушно улеглась в постель, я прикрыл ей ноги.

— Поцелуй меня, — попросила, улыбаясь.

Через двадцать минут приехала Валерия и с ней — господи помилуй! — пещерная обезьяна Ванечка. Лба нет, пасть с золотыми коронками, носище с вывернутыми ноздрями, руки до колен и красноватые глазки-буравчики, весело шныряющие по сторонам. Весь целый, неутомимый и первобытный.

— Да, да, любимый, это я, твоя брошенная возлюбленная, — проворковала прелестная гостья, сделав ординарцу знак, чтобы взбодрил обомлевшего хозяина, то есть меня. Ванечка выполнил наказ не мешкая: наложил тяжелую лапу на мою шею, согнул так, что хрустнуло в пояснице, и, приподняв над полом за брючный ремень, отнес на кухню, слегка потряхивая, как нашкодившего кота. С размаху швырнул на стул, отчего боль из копчика вонзилась в затылок.

Я и пикнуть не успел. Капитан стоял у стены, вытянувшись по стойке «смирно». Валерия уселась напротив меня. Красота ее ничуть не померкла за время нашей разлуки.

— Сучка его здесь? — спросила у капитана.

— Так точно, уважаемая Валерия! — отчеканил служака.

— Хорошо, ступай… Приготовьте ее для Ванечки, но пока не трогайте. Я сперва поговорю с изменщиком.

Когда мы остались одни, пригорюнясь, произнесла:

— Вот мы снова вместе, любимый, но того, что было, уже не вернуть.

— Почему? — удивился я.

— Милый, милый, смешной дуралей! Такое не прощают. Папочку убил. Четвертачка повесил. Дочерний долг — отомстить за невинную кровь. Скажи только одно: неужели ты так ничего и не понял?

— Что я должен понять?

Достала из сумочки зеленую пачку незнакомых сигарет и ждала, чтобы дал ей прикурить. Я дотянулся до плиты, чиркнул спичкой. Мучительно искал я выход из нового бреда, но, увы, моя способность к сопротивлению, похоже, исчерпала себя. Мне не было ни грустно, ни страшно, ни смешно. Хотя понимал, что в ближайшие минуты произойдет что-то такое, что потом не исправишь.

— Я ведь не играла с тобой, — проникновенно заметила Валерия. — Хотела изменить свою жизнь. Но ты предпочел честную давалку с одной извилиной. Объясни, почему?

— Я люблю ее.

Вздрогнула, как от пощечины.

— А зачем убил папочку?

— Роковые обстоятельства. Ну и конечно, погорячился.

Валерия грустно глядела на меня сквозь сиреневое облачко дыма. Внезапно сонные глаза зажглись…

— Что ж, пусть так. Ты сам выбрал, любимый. Запомни — сам! Никаких обстоятельств нет. Это для хлюпиков. Ну ничего, устрою тебе веселый отходняк. Хочешь знать, какая программа?

— Догадываюсь.

Хихикнула возбужденно, и наконец-то я узнал прежнюю Валерию, которую вовек не забыть.

— Сначала Ванечка оттрахает твою сучку. О, он это умеет. Ему Четвертачок в подметки не годится. Сам увидишь. У него полуметровый со свинцовым набалдашником. Даже я больше часа не выдерживаю.

— Любопытно.

— При этом так забавно рычит… Ну да что, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Верно?

— Это бесспорно.

— Потом Ванечка тебя кастрирует. Тоже очень смешно, он же прямо горстью отрывает. Прямо с корнями. Жаль, не сможем полюбоваться вместе. Но за папочку, за Четвертачка…

— Дочерний долг, — подсказал я.